Дэрил Кимболл, глава вашингтонской Ассоциации по контролю над вооружениями, в день встречи президентов США и России заявил, что «умеренно удовлетворен» тем, что два лидера приняли «лаконичное и отвечающее здравому смыслу заявление по стратегической стабильности.
Это заявление – признание того, что «в ядерной войне победителей быть не может», и потому она «никогда не должна быть развязана». Возвращение к диалогу о стратегических вооружениях – один из немногих явных позитивов, считываемых с женевского саммита.
Есть еще Арктика, которая должна стать территорией сотрудничества. Возвращение послов, правда, без прописанных конкретно сроков. Ну и, пожалуй, объявление о консультациях по вопросам кибербезопасности – отчасти даже неожиданное.
Остальное – поле абсолютной непредсказуемости. Даже для самих участников встречи. Джо Байден, например, отругал журналистку CNN, спросившую его, почему он так уверен, что поведение Путина изменится: «Я не уверен, что его поведение изменится. Где, черт возьми… где вы были все это время? Когда это я сказал, что уверен?». Позже, правда, он принес ей свои извинения. А Владимир Путин на вопрос, могут ли ухудшиться отношения с Вашингтоном, ответил: «Трудно сказать. Конгрессмены – народ изобретательный, что они там еще понапридумывают, я не знаю».
Непредсказуемость, таким образом, стала чуть ли не самым главным негативом саммита в Женеве. Но что, если такая система оценок не подходит для нынешнего мира? Что, если вместо знака «минус» напротив каждого пункта можно поставить «плюс»?
Без поражений и побед
Тот факт, что результаты саммита не закреплены каким-либо документом, не имеет ничего общего с «плохим предзнаменованием». Во-первых, от саммита и не ждали прорывов и эпохальных решений. Во-вторых, выяснение отношений часто начинается именно с неопределенных встреч. Переговоры Кеннеди и Хрущева в Вене в июне 1961 года в этом плане очень похожи. По воспоминаниям очевидцев, американский президент на обратном пути последними словами ругал Хрущева за неуступчивость и говорил, что ему «кажется чрезвычайной глупостью рисковать жизнью миллионов американцев из-за спора о правах доступа по автобану … или из-за того, что немцы хотят объединения Германии. Должны быть гораздо более важные причины, чем эти, если мне придется грозить России ядерной войной. Ставкой должна быть свобода всей Западной Европы, прежде чем я припру Хрущева к стенке». Результатом встречи стала наглядная – в буквальном смысле слова – определенность: в ночь с 12 на 13 августа того же года началось строительство Берлинской стены.
Чья это была победа? Ничья. Советский Союз, добивавшийся отмены международного статуса западного Берлина и перевода города в разряд столицы ГДР, вынужден был довольствоваться существующим балансом сил.
Но то же самое можно было сказать и об Америке. Это был «плохой мир» вместо маячившей на горизонте «доброй войны». Возможно, результатом саммита Байден-Путин также станет некое компромиссное решение, возведенное в символ нынешней эпохи. И оно просуществует до того момента, когда Россию перестанут называть супердержавой даже ее собственные граждане. Единственное, что в наше время все происходит намного быстрее, чем это было в середине ХХ века.
Байден не додавил Путина?
Об этом особо много было разговоров в американской прессе: как хозяин Белого дома будет давить на хозяина Кремля? Накануне саммита это стало чуть ли не главным вопросом. Обе пресс-конференции в этом смысле были разочаровывающими. И Путин, и Байден сказали о несовпадении взглядов, однако о каком-либо давлении речи не шло. Рассказывая журналистам о встрече с Путиным, Байден даже пошутил, что его ответы вызывают у журналистов меньше энтузиазма, чем если бы он сообщил о вторжении в Россию. Но такое течение событий говорит не о слабости Байдена, а о его силе как дипломата и главы могучего государства.
На самом деле Байден на Путина давил, только делал он это с учтивостью джентльмена с хорошими манерами, а не с заносчивостью шпаны из подворотни.Например, передача Путину списка 16 опасных кибератак на объекты американской инфраструктуры, сопровождаемая вопросом, как бы поступил Путин, если бы подобные вещи, да еще с требованием выкупа, были сделаны в отношении объектов нефтедобычи в России, – это давление. И даже слова Байдена о том, что «мы проговорили несколько часов, а дальше нужно смотреть, что произойдет через 3-6 месяцев, сможем ли подойти к переговорам о стратегическом взаимодействии», – тоже давление. Поскольку указывают на срок, в течение которого американский президент готов следить за поведением Москвы, после чего «окно возможностей», которое сейчас чуть приоткрыли, вновь наглухо законопатят.
И снова «вотэбаутизм»
Встреча Байдена с Путиным заставляет вспомнить старый анекдот:
– Скажите, сколько получает инженер в СССР?
– А у вас негров линчуют!
Спрашивать «а как насчет … ?» и, вместо ответа на вопрос оппонента, переходить на перечень его проблем – традиция, которая берет начало еще с времен Холодной войны.
Девять лет назад вершину мастерства в этом жанре проявил Дмитрий Песков, пресс-секретарь Путина, ответивший на статью журналистки TheGuardian о трудностях посещения химчистки в Москве «вотэбаутизмом» о том, что россиянам сложно получить британскую визу.
Его шеф свою пресс-конференцию в Женеве тоже построил на этом приеме. Отвечая на вопрос о Навальном, он принялся переводить стрелки на события в США, связанные со штурмом Капитолия. Байдену, уже на своей пресс-конференции, пришлось объяснить, что он не видит ничего общего между погромами в Америке и преследованиями Навального.
Важно, что тактика «вотэбаутизма» рассчитана не на зарубежную аудиторию, а на своего зрителя. Ее использование никогда не добавляло уважения лидерам СССР или России на международном уровне. Так что этот прием скорее саморазоблачающий. Ни о какой полемической победе говорить здесь невозможно.
Доверие к Путину и России в мире тает из-за нынешней политики Кремля (так, между прочим, предположил Байден), и его не восстановить дешевыми трюками. Недавняя социология исследовательского центра Pew показывает, что из пяти мировых лидеров граждане 15-ти развитых стран ставят Путина на предпоследнее место – 22% доверия. Меньше доверия только к председателю Си – 20%. Зато у Меркель и Байдена – рейтинги прямо-таки зашкаливают: 76% и 74%, соответственно. Чуть ниже, но тоже на приличном уровне, рейтинг Макрона – 61%.
Поэтому и политика Путина, и его «вотэбаутизм» – именно то, что делает образ российского лидера понятнее Западу. И плюсов в этом больше, чем минусов.
«Красные линии» и Минские договоренности
О первых много говорилось перед саммитом в российских СМИ. К примеру, «красной линией» в Кремле называли вступление Украины в НАТО: мол, американские ракеты из-под Харькова доберутся до Москвы за считанные минуты. Но на пресс-конференциях акцент на этом никто не делал. Путин с некоторым раздражением сказал, что все это начинает очерчиваться по мере того, как обсуждаются проблемы.
Но и до этого перспектива вступления в Украины в НАТО была более чем туманной. О сроках никто ничего никогда не говорил. А Байден отвечал, что этот вопрос – в компетенции Альянса, а не Вашингтона. Экс-глава украинского МИДа Павел Климкин в день саммита назвал такой ответ наполовину правдой, наполовину лукавством.
То, что не попало в котел активного обсуждения, может всегда стать предметом торга. И в этом, опять-таки, есть свои плюсы. Причем, торговаться придется не Киеву, а Вашингтону. Он будет вписывать эту «дорожную карту» в более обширные геополитические расклады. А Украина тем временем будет работать с НАТО по программе расширенного партнерства.
А как же Минск? Понятно, что Путин обвинил Украину в том, что договоренности не выполняются, поскольку Киев хочет, чтобы контроль над границей предшествовал выборам. А Россия – за соблюдение иной последовательности. Но ведь и Байден вроде как пообещал «заниматься дипломатией для выполнения минских соглашений». Означает ли это, что Украину принудят действовать в отношении ЛДНР на условиях Москвы? Тоже вряд ли. Байден хорошо знает украинские реалии.
Попытка продавить в стране очередную «формулу Штайнмайера» вызовет серьезный кризис. Возможно, с внеочередными выборами президента и парламента. Это ситуация крайней нестабильности, которая Вашингтону вовсе не нужна. Поэтому фраза «заниматься дипломатией для выполнения минских соглашений» может на самом деле означать все что угодно. Вплоть до избрания какого-то нового формата консультаций. Правда, Киеву для этого нужно будет тоже попотеть, дабы его предложения и аргументы показались Белому дому имеющими смысл.
