37-летняя Анна Борушко год назад и думать не могла, что ей придется спешно убегать из родной Беларуси. Врач-аллерголог, кандидат медицинских наук, — одним словом, профессионал, каких везде ценят. Она лечила людей, преподавала в Белорусской медицинской академии последипломного образования. У нее была уютная квартира, домашний любимец — кот. Одним словом — налаженная жизнь.
Все изменилось в марте этого года, когда Анну схватили на улице и отправили в «Окрестину» — СИЗО, куда режим самопровозглашенного президента Лукашенко помещает политических «преступников». Пробыла Борушко в тюрьме недолго — немногим дольше недели. Но даже этого оказалось достаточно, чтобы забыть о дальнейшей карьере. Более того, в родном Минске Борушко постоянно преследовал страх. Страх настолько сильный, что оказалось проще все бросить и уехать в чужую страну. Так сейчас поступают многие белорусы.
Последний из кейсов — просьба о политическом убежище легкоатлетки Кристины Тимановской, которую пытались насильно вывезти с Олимпиады после критики руководства сборной.
Мы публикуем историю Анны Борушко так, как она нам ее рассказала, — на русском языке. По мнению редакции Chas News, это повествование может быть любопытно украинцам, которые все еще считают Беларусь образцом социально ориентированного государства (а это преимущественно русскоязычная часть страны). Кроме того, рассказ представляет интерес для самих белорусов.
Ниже приведена сокращенная и отредактированная версия повествования Борушко. Полную версию вы можете посмотреть на Youtube-канале Chas News.
— Я живу в Киеве с середины апреля. Как я здесь оказалась? Отсидела в тюрьме и очень не хотела бы туда возвращаться.
— Я просто шла из магазина в магазин. Политзаключенных у нас, в Беларуси, официально лишь 555 человек, хотя, может, эта цифра уже выросла. Все остальные сидят по административной статье 2334 — за пикет или даже за то, что ты просто куда-то шел, а рядом проводили акцию. Таких уже больше 40 тыс. Я — одна из них.
— Меня задержали в субботу, 27 марта. В этот день планировались акции протеста. Я посмотрела, где они будут проходить, и решила, что ко времени «Ч» я туда не пойду, подойду попозже. Взяла с собой ноутбук, планшет, телефон, так как мне нужно было готовиться к лекции. Зашла в пару магазинов. У меня не было символики, не было ничего, чтобы могло бы меня идентифицировать как участника акции.
— Я проходила мимо станции метро «Пушкинская». На этом месте застрелили Александра Трайковского.
— Там люди кладут цветы к мемориалу и их регулярно задерживают. Обратила внимание, что стоят автозаки, а по скверу ходят какие-то люди в черной форме. Я решила сфотографировать автозаки и потом поделиться этими фото в соцсети. Я человек социально активный, рассказываю о том, что происходит в Минске, делаю закрытые публикации для своего круга общения.
Но только я попробовала навести фокус, как ко мне подбежали трое молодых людей, едва ли не подростков, в какой-то «милитари»-форме, но без знаков отличия. Не поймешь, кто это — милиционеры, омоновцы или просто грабители...
— Они потребовали разблокировать телефон. Естественно, я им отказала. На каком основании я должна показывать кому-то содержимое своего телефона?
— Мне преградили путь и сказали, что вызывают милицию. Вскоре приехала машина ГАИ. Меня затолкали в нее и отвезли в РУВД. Там уже находилось огромное количество людей, которых взяли точно так же — просто за то, что они шли мимо, сфотографировали омоновцев или того, кого «взяли».
Например, рядом со мной оказался курьер службы доставки еды. Он прямо с рюкзаком с заказами сидел рядышком. «Гребли» всех. И это даже не центр города, где какая-то акция могла проходить. Ни у кого не нашли никакой символики, ничего. На подобные факты у нас никто уже не смотрит «квадратными» глазами.
Задержание
— Кто-то подходит — записывает твое имя и фамилию, потом кто-то ведет «катать пальчики». Кто-то осматривает твои вещи, кто-то лазит в твоем телефон/ Я попросила позвонить родственникам, но мне отказали. Правда, одна из сотрудниц подошла и тихонечко спросила, есть ли у меня кто-то на иждивении. Я ответила, что у меня дома кот, и она записала телефон моей мамы, чтобы передать ей просьбу присмотреть за котом. Когда я вышла из тюрьмы, узнала, что она действительно позвонила маме.
— Меня «взяли» около 14:00, а где-то в 23:00 нас уже перевели в «Окрестину».Ни воды, ни еды в РУВД не предлагали. Хорошо, что вода у меня была с собой. Вещи сразу забрали, но можно было попросить взять что-то, например гигиенические средства или воду, это позволяли.
— Но при переезде из РУВД в «Окрестину» все изменилось. Там я ощутила явную агрессию со стороны персонала. Повеяло блатнячком, тюрьмой. Там за человека тебя не считают.
— Нас было семь или девять девчонок. Нас раздели догола и обыскали. Еще недавно ты просто шел по улице, а теперь тебя поворачивают лицом к стенке, заводят в клетку, и ты прямо через кожу чувствуешь, что это место страданий...
— Нас (в приемнике) продержали до ночи. Было холодно, март. Кто-то прыгал, кто-то пробовал петь. Потом повели на досмотр, снова с раздеванием, после чего уже перевели в камеры.
СИЗО
— В камере стояли пара лавок, «стол» — какая-то узкая доска и нары. Нас было девять девчонок на четверо нар. На нижних нарах были матрасы, подушки, белье. На верхних нарах — ничего. Я залезла на верхние. Решила, что как-то попытаюсь заснуть. А на нижних нарах девочки по трое мостились как-то.
Душно. Свет всю ночь горел, не выключался. Но железная сетка из прутьев мешала даже больше, чем свет. Ворочаешься, все скрипит. Еще время от времени нас проверяли через глазок в двери. Эта клямка опускалась очень звонко. Глубоко не уснешь.
— Утром открылась дверь и раздался вопрос: «Мусор есть?». Я начала гомерически хохотать. Возможно, они поняли, над чем я смеюсь… Потому что через несколько минут дверь вновь открылась, в камеру вылили ведро с хлоркой и приказали убрать.
Я, конечно, слезла с нар, потому что чувствовала себя виноватой, и принялась собирать тряпками хлорку. Благо, в камере был умывальник с горячей и холодной водой, и туалет. С дверцей! Это важно, потому что в «Жодине», куда нас впоследствии перевели, дверцы уже не было. Просто параша посреди камеры.
— В СИЗО режим строгий. В 22:00 отбой. В 06:00 — подъем. В дневное время нельзя касаться кроватей. Выводят на коридор для пересчета и зачитывают правила поведения: если будете днем сидеть на кроватях, «всей хате пизда».
— Общими усилиями мы вычислили, что на следующий день будет суд, так как нельзя задерживать более 72 часов. Если суда нет — тебя отпускают.
Суд
— Суд был в этом же здании — дистанционно. Ты сидишь перед ноутбуком и отвечаешь на вопросы. До этого мы учили имена друг друга, фамилии и кому написать, если кто-то из нас выйдет со штрафом в $1,5 тыс. Это лайтовый вариант.
— Сестра и коллеги нашли мне адвоката, и мы с ней несколько минут пообщались до суда. Там же, через тот же ноутбук. Адвокат посоветовала озвучивать минимум деталей. Не знаю, была ли судья рядом, мне было все равно. Я устала от неопределенности.
— Когда я еще была в РУВД, мне дали на подпись протокол, где значилось, что я шла в толпе в количестве 10-15 человек с бело-красно-белыми флагами и выкрикивала экстремистские лозунги. Я сказала, что этот бред подписывать не буду. Но судья зачитала именно это. И даже приложила показания каких-то двух свидетелей. 15 суток ареста.
— После суда я еще полтора дня была в «Окрестине». Очень неприятное время. Меня постоянно мучила головная боль из-за нехватки свежего воздуха, все закрыто, батареи жарят — это пытка.
Тюрьма
— В «Жодине», где я провела оставшиеся 8 суток ареста, персонал более молодой, более человечный.
— Сначала я попала в камеру с 11 людьми, хотя коек там было десять. Там мне нашли зубную щетку — своей у меня не было. Передачи можно передавать раз в неделю. В «Жодине» — это среда, в «Окрестине» — четверг. Если ты сидишь в «Окрестине», но в четверг тебя перевели в «Жодино», до следующей среды ты не можешь получить никакой передачи.
— В тот же день меня перевели в другую камеру, где нас было трое на четыре кровати. Там уже были матрасы, подушки и постельное белье.
— Мы коротали время, рассказывая о себе, кто, где, и кем работает. Мои сокамерницы были младше меня. Одна программист, вторая — тестировщик. Девчонки принципиально не ели мясо. Им было очень тяжело. Даже не представляю.
— Одна из девочек рассказала, что в этой же тюрьме сидит ее отец. Папа и дочь в одной тюрьме.
— Еще у нас была книжка в камере, и мы ее по очереди читали.
— В первый день давали жареную рыбу. Нормальную. Я такая себе думаю: номер люкс, нас тут трое на четыре места, рыба, книжка, как прекрасно… Разве что тараканчики бегали. Но, к сожалению, в тот же вечер нас расформировали. Нельзя в таких прекрасных условиях находиться в белорусских тюрьмах… Я не знаю, куда перевели девочек, но меня вернули в ту же камеру, где мне дали щетку. Я снова была одиннадцатой в десятиместной камере. Одна девочка потеснилась и поделилась со мной постелью. Из камеры «люкс» я забрала простынку. Так что теперь у меня была отдельная простыня.
Воля
— В «Жодино» меня привезли во вторник вечером, а через неделю, в среду, меня выпустили. Сижу, считаю дни, вдруг, как в сказке, скрипнула дверь… «Борушко, с вещами на выход». Я подумала, что меня опять переводят в другую камеру. Обнялась с девочками. Но меня повели коридорами, в конце которых меня встретила сестра.
— Мой адвокат подала апелляцию. Оказалось, что к моему делу подшили абсолютно левый листок из другого дела. Городской суд отправил дело на пересмотр в суд Фрунзенского района.
— Я не верила до конца, что меня освобождают, пока не очутилась за последней дверью — перед вертушкой. Вышла на улицу и смотрела на небо. Это было 7 апреля, Благовещение. Небо было особенно голубым, падал снег. В тот момент я поняла, что я на свободе.
— Мы заехали в магазинчик, купили кофе. В тюрьме кофе попить не можешь, и этот молотый кофе с молоком стал моим «вкусом свободы»…
— Выходя из тюрьмы, ты должен оплатить пребывание там — 14,5 рублей (245 грн) в сутки. Но адвокат сказала, что, поскольку мое дело рассыпалось в суде, платить не надо.
Бегство
— Когда я вышла на работу, выяснилось, что у меня забрали надбавки и лечебную практику. Еще вызвали на беседу с проректором по идеологической работе. Я до того момента не знала, что такой человек существует. Оказывается, в каждом госучреждении есть подобная должность. Он задал вопрос «Что вы знаете об административном законодательстве?» Я говорю: вообще-то я врач и должна знать свою профильную законодательную базу, а не Административный кодекс.
— А еще я дала интервью «Радио Свобода» — меня попросили с медицинской точки зрения описать некоторые моменты, которые со мною происходили. В тот же день мне стала звонить сестра. «Ты что, ненормальная?» — услышала я в трубку. После интервью начались звонки с каких-то телефонов, один немецкий, один бельгийский номер, какие-то пропущенные были.
— Мое дело было еще действительно в течение трех месяцев. Я знала, что его могут поднять. Конечно, могла испытывать судьбу, но решила, что пришло время взять билет в один конец — в Киев.
— В «Жулянах» первое, на что обратила внимание, была девушка с повязанной на поясе белой кофтой с какой-то надписью красными буквами. Это был шок. Как можно свободно ходить в белой кофте с красными буквами? В тот же день на Оболони я увидела, что кто-то в витрине вывесил бело-красно-белый флаг. И огромный БКБ-флаг на набережной. До сих пор к этому не могу привыкнуть.
